Жесть - Страница 100

100

— Ты ведь никому об этом не расскажешь?

Прапор отчаянно закрутил головой. Второй из бойцов, тот, который молчаливый, поймал пятерней его рот и сдавил щеки. Лицо пленника вытянулось, как у лошади. Первый — тот, который говорливый, — брезгливо залез в чужой рот пальцами, вытащил язык и ловко отсек его.

— Конечно, не расскажешь. Молчать будешь.

Он сунул отрезанный язык прапору во внешний карман кителя. Глаза у того чуть не вывернулись наизнанку. Грудь сдавило гигантскими тисками: сердечный приступ. Впрочем, сердце у мента было крепким, не такие передряги выносило.

— Нигилист просил передать тебе три слова, — опять заговорил палач, сделав дело. — Вот они: «Сдохни, сука!»

— Это два слова, — лениво возразил второй.

— Два? Как два! Точно — два… Е-мое, какое же третье? Было же третье, я точно помню! Е-мое, Нигилист обидится… Может — «сука поганая»? Нет… «сука грязная»?

— Ладно тебе. Никто не побежит жаловаться.

— Убедил.

Палач любовно извлек откуда-то из-под куртки инструмент, похожий на шило. Этакое царь-шило — с толстой иглой сантиметров двадцать пять.

— Подглядывать за людьми тоже нечего, — сказал он и осторожненько выколол прапору один глаз.

Тот рвался кричать — но не мог. Деньги так и не получил, трепыхалась в голове бесполезная мысль. Пропали деньги… накрылся университет…

Потом ему выкололи второй глаз.

Потом, со словами «…и подслушивать не надо», ему вонзили шило в ухо. Другой конец иглы вышел с противоположной стороны головы, из другого уха.

Тело дернулось и обмякло. Прапорщика Емельяна Захаровича Шмаляна не стало.

— Вспомнил, какие три слова! — обрадовался убийца. — «В добрый путь!»

Четверг, утро. ВСПОМНИТЬ ВСЕ

— Да, Маша была… Маша Коровина… Очень красивая… Настолько, что не принадлежала себе… Многие были в нее влюблены…

Маньяк рассказывал, бросая в воздух отрывочные фразы. Он глядел в пол. Слушатели глядели то на него, то друг на друга.

— И был мальчик в неё влюблённый, мальчик Рома. Она отвечала ему взаимностью, но почему-то мучила его… и не понимала зачем, и сама мучилась — даже с собой пыталась покончить… была в ней истеричность, скрытый суицидальный синдром, в общем, личность сложная. А мучила она Рому страшно, по-взрослому. На танцах всегда танцевала с другими — то ли его проверяла, то ли себя. Однажды он написал ей записку с признанием в любви, стеснялся на словах, так она сказала при свидетелях, что лучше бы он сделал это в устной форме — без грамматических ошибок. У него с русским было неважно, ошибок в письме налепил… А еще, насколько я знаю, она позволяла ему все, кроме главного, — обнимать себя, целовать, ласкать, трогать где угодно… ну, вы понимаете… много раз доводила дело практически до постели — и уходила.

— Ну-ну, — сказал Терминатор. — Бедный мужик. А дальше?

— У подростков бывают ситуации, когда они остаются наедине со своими проблемами… и получалось иногда так, что кроме как мне, больше и некому было их исповедовать. Маша прибежала ко мне ночью… Ее всю трясло… Я не мог ее не впустить, она сказала, ей некуда больше пойти… Домой — боялась, отец вернулся из заграницы… Она не родная дочь была, и атмосфера в их семье — отдельный вопрос… А Рома пригрозил, что убьет ее, если она к нему не переедет жить… И никто не мог ее защитить…

— Кроме тебя? — сыронизировал Терминатор.

— И я не мог. Я мог только выслушать. Дети доверяли мне… И вдруг пришел Роман, видимо, выследил её. Я пытался успокоить его… и в этом тоже была моя ошибка. Он понял это по-своему, он придумал, что у нас с Машей связь…

Маньяк замолчал и потянулся к столу за водой. Марина наполнила кружку.

— …И он убил её. Оттолкнул меня, ворвался в комнату и перерезал ей горло.

Он зарыдал.

— …как курице!

Терминатор налил Марине разбавленного спирта. Она кивнула, послав ему воздушный поцелуй. Он посмотрел на маньяка — вылил из его кружки воду и тоже заменил спиртом.

— Выпей.

Тот выпил, захлебываясь.

— И ты называешь это любовью? — осведомилась Марина.

— Это странный мальчик… невероятно избалованный. Его отец — очень крупный бизнесмен. Сейчас в политике.

— А что делал ты, лично ты, пока Машу резали, как курицу? — недобро спросил Терминатор.

— А я просто стоял! — закричал маньяк. — Как столб! Ты, ангел смерти, разве можешь ты понять обычного человека, у которого на глазах совершается такое? Никогда себе не прощу…

— Дальше, — приказал Терминатор.

— Я вызвал милицию и тотчас позвонил отцу Романа. Он сразу приехал… а милиция не приехала вовсе. Во всяком случае, я милицию не запомнил. Я пытался объяснить ему, что случилось. А он меня даже не слушал. Сына отослал куда-то… Мне казалось, что я в стороне от этого, я даже представить себе не мог, КАК и ЧТО они уже придумали… какова их сила, я осознал, только когда очнулся в палате. В психушке… С Ленским ко мне домой приехала целая команда. И среди них был тот самый доктор, который меня потом… я не знаю, как это назвать. Не словом же «лечил»? Его звали Федором Сергеевичем. Они насильно мне вкололи что-то, там же, в моей квартире… и дальше ничего из того дня я не запомнил. Потом, не знаю через сколько дней, ко мне в палату пришел адвокат по фамилии Фраерман. Доброжелательный такой человек. И доходчиво объяснил, что у меня в квартире обнаружено тело несовершеннолетней девочки, которую я, перед тем, как зарезать, изнасиловал. И нет у меня ни алиби, ни свидетелей. На ноже — мои отпечатки, во влагалище жертвы — моя сперма. Показал акты экспертиз. Показал жуткие фотографии, где я — голый, весь в крови, с какими-то дурацкими узорами на груди… А Роман, сказал адвокат, уже неделю находится в Швейцарии. Где лечится от наркотиков. И свидетелей этому очень много… В общем, на месте преступления Романа не было и быть не могло…

100