Жесть - Страница 62

— Плюнь… на них… — прошептал Павел. — Мы… не договорили…

Она взяла его голову в свои руки. Он застонал, напрягся и обмяк. Его мелко трясло, он уже весь взмок.

— Меня втянули, а я — тебя… Операция «Осиное гнездо»… Маньяк НЕ ДОЛЖЕН был сбежать… Самодеятельность чертова… Маньяка должны были отдать нам…

— Нам? — переспросила Марина.

— Передай Нигилисту, если выберешься… — ответил Павел, — Отомсти за меня… и за себя… его трубка — семь семерок… не шучу…

Он говорил через адскую боль. Как терпел — непонятно. А Марина не плакала, нет, — не могла доставить садистам такого удовольствия.

Орлик глядел на них с холодной усмешкой.

— Моя фамилия — Смык… — продолжал Павел. — Ты спрашивала… я стеснялся… хотя, чего?.. украинская фамилия…

— Паша, — сказала Марина, чувствуя, что теряет разум. — Паша. Паша.

— Спокойно. Насчет тебя, Мариша, вот что… У Львовского есть брат, которого они… в плену держат… вернее, держали… Львовский проговорился в твоем присутствии… ему успели заткнуть рот, но информация о брате прозвучала… Если б назвал имя — убрали бы тебя на месте… вместе с твоим шефом… ведь ты — журналистка… известная, дотошная… не зря ж мы тебя думали использовать… если бы поехала в психушку — узнала бы, что его брат… могла и со вдовой Львовского встретиться… вот они и боялись… но теперь прямой угрозы для жизни… нет…

Он поднял голову, увидел ухмыляющиеся морды и захаркал смехом.

— Нет…угрозы…

Отморозки тоже заржали.

— Я хотел его освободить… брата Львовского… Бога ради, Мариша… — на последнем пределе взмолился Павел, — вытащи из меня… эту штуку!..

Она решилась. Взялась за рукоятку обеими руками — и вырвала заточку из тела.

Сталь была в крови.

Павел отчаянно вскрикнул. Глаза его закатились. Голова с жестяным звуком стукнула о бампер.

— Эй, — заволновался Орлик, — ты чего?

Павел молчал. Орлик подскочил, толкнул Марину ногой, — она отлетела, упав на землю. Заточка осталась в ее руке, но на это никто не обратил внимания.

— Хрущ, последи за телкой, чтоб не дергалась, — скомандовал Орлик (отдавать указания Ворону он избегал). Затем придирчиво осмотрел раненого.

— Жив, — изрек он с удовлетворением. — Без сознанки только. Я уж было обиделся. Антоха, где мой струмент?

Антоха побежал к «Хонде» и снял с багажника полиэтиленовый пакет. Там лежало что-то круглое, тяжелое.

— Не, без сознанки — это не в кайф, — пробормотал Орлик, озираясь. — Как трупешник месить…

Нашел большую пластиковую бутылку, разрезал ее надвое: верх выбросил, низ оставил. Зачерпнул воды и плеснул Павлу в лицо. Тот дернулся, тяжело разлепил веки:

— А… ты…

Орлик вынул из пакета, поднесенного ему Антохой, увесистый булыжник. Казалось бы, зауряднейший диабаз, каких полно в средней полосе, — камень, оставленный нам еще ледниками. На самом же деле — почти реликвия. Священное орудие, с помощью которого монстр приносил жертвы создавшим его силам, и заодно удовлетворял свои неприхотливые эстетические потребности.

Булыжник лег в его руку удобно и покорно. Живое и мертвое объединилось.

— Рас-с-ступись!

Орлик размахнулся и ударил. Начинал он обычно с лица, сминая выступающие части. Кожа майора быстро стала того же цвета, что и камень. Павел пребывал в сознании недолго; лишь до тех пор, пока не получил удар в переносицу. Впрочем, Орлик этого уже не заметил, увлеченный делом; не заметил и того, как Павел умер — когда череп треснул в области темени… Перед глазами Орлика стояла та тетка из детства, та соседка, из-за которой все началось. Тогда — не добил, подкачал. Теперь ошибка будет исправлена… и каждый раз, вбивая кости кому-нибудь в мозг, он вспоминал ту ненавистную тварь… а потом он с наслаждением вспоминал все эпизоды, когда ему удавалось исправить ошибку…

…Марина лежала, отвернувшись. Тупые звуки ударов, постепенно превращавшиеся в размеренное хлюпанье, сводили ее с ума.

ВНЕ ВРЕМЕНИ

Я душевнобольной, сказал себе человек. Я опасный убийца.

Тогда зачем я сбежал из больницы? Затем, что я НЕ душевнобольной. Половина меня больна, но вторая половина здорова. Вторая половина перехватила управление, вот и все объяснение.

Да, но нет таких умалишенных, которые считают себя больными; все они убеждены, что их лишают свободы несправедливо, — точно, как я сейчас… Не «они», а «мы», поправил себя человек. «Все мы»…

С другой стороны, я ведь не утверждаю, что я здоров — наоборот! Пусть половина меня здорова, но ведь другая-то — больна! И я это сознаю. Значит, аргументация не работает.

И вообще, логике здесь делать нечего…

Ему было очень плохо. Причем, становилось все хуже. Странный зуд нарастал — внутренний зуд, такой, который не облегчишь почесываниями, — в руках, в ногах, в мозгу. Хуже всего — в мозгу. Чего-то страстно хотелось, какое-то нетерпеливое желание, перераставшее в манию, сжигало организм. Чего? Какое желание?

Ни черта не понять.

Сидеть он не мог, не говоря уже о том, чтобы — ха-ха! — лечь полежать. Сначала ходил по домику, потом бегал, хватал всякие предметы, мучительно придумывая себе занятие, — и бросал в ярости.

В ярости?

Да.

Вместе с нетерпением нарастала и злость. Он даже побил немного посуды и остановился, поняв, что это не помогает. Нашел топор, чтобы искромсать в труху кровать — вместе с постелью… и удержался. Разрубил табурет — долго рубил, до щепок.